Летописные сказания о вещем Олеге.Рассказ о смерти Одда напоминает собой древнерусское сказание о вещем князе Олеге, вошедшее в Повесть временных лет. Сам летописец сознается в том, что прислушивался и к народным сказаниям. Под 1106 годом читаем: “в се же лето преставись Ян, старец добрый, жив лет 90, в старости мастите, по закону Божию, не хужше первых праведник; у него же и аз много словеса слышах еже и писах в летописании сем”. Преподобный Феодосий требовал, чтобы иноки знакомились с “преданиями отеческими”1. Что с этим советом считались, видно, например, из пояснения автора такого произведения, как Память и похвала князю русскому Володимеру: “аз худый мних Ииаков слышав от многих о благоверном князе Володимери всея рускыя земля, о сыну Святославле, и мало събрав от многих я добродетели его написах”2. Кроме того, в языке Нестора чувствуется живая устная речь: полногласие слов, повторение предлогов и многие другие обороты, все это указывает на народную стихию. Если, согласно мнению Бестужева-Рюмина, Повесть временных [231] лет является архивом, в котором хранятся следы погибших для нас произведений первоначальной нашей литературы, то часть их составляют преданья старины глубокой3.Летописные предания о вещем Олеге обнимают три события: покорение славянорусских племен, поход на Византию и смерть князя. Уже из первых строк летописи об Олеге видно, что мы имеем дело с героем народного сказания: в один год (6390), Олег покоряет не только два могучих племени словен и кривичей, но финский народ Меря, берет города Смоленск и Любеч, овладевает Киевом и заставляет Новгород платить дан варягам. А дальше читаем:В лето 6391 поча Олег воевати Древляны…В лето 6392 иде Олег на Северяне…В лето 63 93 посла к Радимичем…Эта схематическая хронология указывает на тщетную попытку летописца придать преувеличенным перечням подвигов народного сказания — оттенок историчности. Описание походов проведено у летописца с эпической краткостью. Олег прямо приказывает северянам не платить дани хазарам: “аз им противен, а вам нечему”. С радимичами Олег обращается гораздо резче: “не дайте козаром, но мне дайте”. В этом сжатом и отрывочном повествовании о покорении Олегом русских племен проглядывают однако три стремления: во-первых, желание сохранить воспоминание об известных исторических фактах, а именно, о деятельном княжении Олега и об успешном собирании им дани, ускользнувшей было к хазарам, об освобождении им некоторых русских племен от власти тех же хазар и перенесении престола в Киев4; во-вторых, попытка летописца подо-(здесь в оригинале не хватает страниц)[234]вествование. Но он пишет историю, а потому куда же мог направить свой военный корабль доблестный князь киевской Руси, как не в Царьград. И чтобы придать своему рассказу еще большую правдоподобность, летописец приводит текст действительно существовавшего договора. Если этот договор относится ко времени княжения Олега и явился результатом мирных переговоров, то мы имеем тут любопытный пример того, как под влиянием определенных героических идеалов в народном воображении изменяется историческая истина и даже переходит в утверждение противоположного тому, что в действительности было.При каких обстоятельствах произошла смерть Олега, знают, если не из летописи, то из баллады Пушкина все. Летописец, твердо убежденный в правдивости своего рассказа, приводит подобный же случай с Аполлонием Тиянянином: “се же дивно яко от волхвованья собывается чародейство якоже бысть во царство Доментианово”. Что летописец принимал все сказание о смерти Олега на веру, подтверждается и неоднократным упоминанием5 в летописи “Ольговой могилы”; никаких оговорок летописца мы не находим. А в другом месте под 1148 годом встречаем “Олгове поле”. Но в одном отношении сказание о смерти Олега отличается от двух первых рассказов о покорении племен и о походе в Царьград: оно не имеет под собой исторического основания; оно самым нехитрым образом приложено к первым двум “историческим” частям летописного повествования о вещем князе Олеге. Только в конце рассказа о византийском походе содержится намек на разницу между собственным воззрением летописца и духом народно-эпических сказаний: “прозваша Олега вещий, бяху бо люди погани и невеголоси”.