На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале и губы его, подернутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флердоранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками... Из-за его спины выглядывала худенькая женщина — его жена и высокий, с прищуренным глазом сын.

— Порфирий!.. — воскликнул толстый. — Ты ли это?

— Батюшки! — изумился тонкий. — Миша! Друг детства! Откуда ты взялся?

Приятели троекратно облобызались и устремили друг на друга глаза, полные слез. А потом начался тот беспорядочный разговор, который часто бывает у долго не встречавшихся людей.

 

— Ну, как живешь, друг? — спросил толстый, восторженно глядя на друга. — Служишь где?..

— Служу, милый мой! Коллежским асессором уже второй год... Жалованье плохое. Жена уроки музыки дает, я портсигары приватно из дерева делаю... Ну, а ты как? Небось, уже статский?

— Нет, милый мой, поднимай повыше, — сказал толстый. — Я уже до тайного дослужился...

Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой... Сам он съежился, сгорбился, сузился... Его чемоданы... съежйлись, поморщились...

— Я, ваше превосходительство... Очень приятно-с! Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с!

— Ну, полно! — поморщился толстый. — Для чего этот тон? Мы с тобой друзья детства...

— Помилуйте... Что вы-с, — захихикал тонкий, еще более съеживаясь. — Милостивое внимание вашего превосходительства... Это вот, ваше превосходительство, сын мой Нафанаил... жена Луиза, лютеранка...

Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько... сладости... что тайного советника стошнило. Он отвернулся от тонкого и подал ему на прощанье руку.

Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец... Жена улыбнулась, Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все трое были приятно ошеломлены.