Ответ:

После возвращения из странствия в духовном мире Онегина

появилось нечто совсем новое, намечаются даже точки

соприкосновения с романтическим миром, в который была погружена

Татьяна и который, как казалось бы, противоречит знакомому нам облику героя.

Он углублен теперь в мечты, в... тайные преданья

Сердечной, темной старины,

Ни с чем не связанные сны,

Угрозы, толки, предсказанья,

Иль долгой сказки вздор живой.. .

Эти проблески пробуждения души Онегина воспринимаются как

возможность его возрождения через любовь к Татьяне.

Но стала ли эта возможность свершившимся возрождением?

И здесь Пушкин, следуя принципам своей художественной системы,

показал всю сложность эволюции героя на новом этапе.

Для Пушкина искренняя, глубокая любовь может быть сильным импульсом

новой жизни, обновления, возрождения человека к новой жизни; вспомним,

как сам Пушкин писал об этом в стихотворении к А. П. Керн («Я помню чудное мгновенье...») : вспомним последние его строки:

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Но для того чтобы проводить параллель между идеей этого

стихотворения и эволюцией онегинского характера, нет оснований.

И в восьмой, последней главе Онегин томится «в бездействии досуга» ,

по-прежнему «ничем заняться не умел» .

Новые черты его характера соседствуют с прежними. Впрочем,

не следует преувеличивать новизну некоторых мыслей и переживаний Онегина, обрисовавшихся в восьмой главе.

В какой-то степени мечтательность была свойственна ему и раньше.

В первой главе мы узнаем, что в его характере сочетались такие черты, как «мечтам невольная преданность» и вместе с тем «резкий, охлажденный ум» .

Иногда в этом скептическом Онегине пробуждался романтик.

Вспомним строфу из первой главы о воспоминаниях и чувствах,

обуревавших Онегина и его собеседника в белые петербургские ночи:

Как часто летнею порою,

Когда прозрачно и светло

Ночное небо над Невою

И вод веселое стекло

Не отражает лик Дианы,

Воспомня прежних лет романы,

Воспомня прежнюю любовь,

Чувствительны, беспечны вновь,

Дыханьем ночи благосклонной

Безмолвно упивались мы!

Как в лес зеленый из тюрьмы

Перенесен колодник сонный,

Так уносились мы мечтой

К началу жизни молодой.

Эта строфа соседствует в той же первой главе с другими строфами,

где герой обрисован как приверженец светской моды,

научившийся «рано лицемерить» , являться, в зависимости от

обстоятельств, в разных масках, но внутренне охладевший, «ничто не трогало его».. .

Но в письме Онегина искренность соседствует с неправдой, с светской опытностью любовных объяснений.

Случайно вас когда-то встретя,

В вас искру нежности заметя,

Я ей поверить не посмел.. .

Здесь все неправда. Разве тогда Онегин действительно не верил

Татьяне и счел лишь «искрой нежности» ее пламенную, драматическую

исповедь в письме к нему, которую сам называл искренней?

И еще одна черта в монологе.

Онегин только при полном непонимании характера, души Татьяны мог

позволить себе такие предположения о ее реакции на свою любовную исповедь:

Какое горькое презренье

Ваш гордый взгляд изобразит.

Какому злобному веселью,

Быть может, повод подаю!

Предположение Онегина о «злобном веселье» напоминает схему

светских романов: героиня, отвергнутая когда-то человеком, в которого

она была влюблена, затем упивается его страданиями и в свою очередь

отвергает его любовь.. .

Но рядом со всем этим в монологе Онегина есть все же слова,

выстраданные, правдивые, исполненные необыкновенной силы:

Я знаю, век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я.. .

Старое и новое сплелись в сознании и характере Онегина,

«положительное» и «отрицательное»