Ответ:

Обломов – сложившийся человек, ему за тридцать, и какая-то девочка не в состоянии тащить такого дядю по жизни. Она бы скоро разочаровалась, узнав ближе этого недееспособного индивида. Она бы его возненавидела и, возможно, в каком-нибудь припадке просто убила бы этот говорящий мешок. А может, она просто дурра, что посвятила столько времени этой могиле, этому Обломову?

Даже представить невозможно этих двух людей мужем и женой. Она – умница, он – обормот. Его жизнь – это четыре стены, и выпускать его нельзя – погибнет. А она? Обыкновенная женщина. Не кухарка и не царица, и не тягловая лошадь.

Ей в жизни нужна опора и помощник, а Обломов – камень на шее и источник плохого настроения. Живи, милый Обломов, и не лезь к людям! Забей дверь в своей берлоге и потихоньку умирай. А умненькие девочки будут жить с боевыми мальчиками. Обломов – ты мерзость!

Обломова ничего бы уже не разбудило. Он погиб, он невосприимчив, он неспособен. Он обречен. Он это понимал. Ведь наше будущее – это наше настоящее и наше прошлое. Оно живет в сознании и никогда не отпустит.

Вот как я представляю предсмертный монолог Обломова: Кто я? Что я сделал для того, чтобы меня любила Ольга? Ведь она – женщина, значит, я – мужчина. А мужчина – он должен беречь женщину. Он должен предоставить ей и защиту, и дружбу, и средства для существования. А могу ли я дать это Ольге? Нет, не могу. Потому что с детства я не был подготовлен к семейной жизни. Меня учили есть, спать и…всё. Я не знал, что людей бьют иногда, что кто-то голодает, что за существование надо знать, как вести борьбу, и вести эту борьбу. Но ведь я ленив, я есть люблю, я вон какой толстый, какой из меня борец? Правильно – ни-ка-кой. Но ведь не моя вина в этом! Я – естественный продукт «обломовщины». Я – жертва, если хотите. И я это осознал, я это понял. Чего-чего, а мозгов у меня хватает. Вот именно поэтому, милая Олечка, я и написал тебе письмецо, где русским языком написал – уйди от меня, я человек для семейного счастья и человечества пропащий. Но ты, по детскости своей, всё в сказочки веришь и не отнеслась к словам взрослого человека по должному. А я, по слабости своей и подлости, остался около тебя. Ведь льстило мне очень, что рядом со мной такая милая и молоденькая девочка-дурочка.

Ведь больно я тебе делал, а ты не замечала. Я обманывал тебя. Обманывал сущностью своей, прикрывая ее словами разными. Со мной ты ничего не найдешь и никуда не придешь. Ведь не ты мне нужна – мне животное нужно, чтоб обслуживало оно плоть мою. А ты такой никогда не станешь. Мы разные просто. Никакой беды в этом нету. Вот ты можешь даже не поверить, но мне уже совсем не понятно – зачем я это пишу? Ты что, слепая что ли? Думать разучилась? Да ты посмотри на меня, на то, как я живу. Нужно тебе это? Правильно – не нужно. Нужна ты мне? Нет, не нужна. Я покой люблю, а ты – очень уж деятельная. Иди, дорогая, от меня подальше, ведь тебе жить, а мне…умру я скоро. Никто меня не спасет и никто не поможет.

А если и дальше ты будешь оставаться около меня, то плохо будет нам обоим. Мне – от того, что я не могу быть твоим бредом детским наяву, а тебе – от близости с такой слизью, как я.

А наша встреча, дорогая Ольга, урок вам на будущее: не требуйте невозможного. Глядишь, вы и расстраиваться меньше будете, взглянув на положение вещей здраво. Увидите вы, например, свинью, лежащую в луже, и будете думать: «О, да это свинья, лежащая в луже!» — ни за что не возникнет у вас желания поцеловать эту грязную тупую свинью в ее вонючий пятак. Вы подберете свою чистенькую юбочку и быстренько и брезгливо пройдете мимо. И правильно сделаете! Нечего с нами, уродами, связываться. Ведь в жизни, в которой мы живем, помощи и внимания достоин только тот, кто сам в состоянии помочь себе. Всех остальных – за борт, акул кормить, чтоб они людей не ели. И я в числе приговоренных. До свидания, люди!