Ответ:

Повестям Белкина повезло в одном отношении: их можно читать в любом возрасте. Чего не скажешь о критике: они либо обходятся вниманием (в книгах, посвященных всему творчеству А. Пушкина), либо трактуются наспех или односторонне, только с точки зрения отражения в них общественных отношений российской действительности первой половины XIX века. Правда есть стороны, которые разрабатывают досконально – это прототипика и стилистика повестей (в частности, наличие целой системы псевдонимов). Тем не менее, это никак не помогает объяснить необыкновенную притягательность повестей, их живучесть и читаемость. Если бы весь их смысл в идейном и тематическом отношении сводился к изображению реалий далекой эпохи, то они не были бы так актуальны почти 200 лет спустя.

   Интересный факт: читая критические статьи о повестях, постоянно обнаруживаешь фактические неточности, относящиеся к тексту и содержанию. Порой создается впечатление, что повесть подвергают анализу, не держа текст перед глазами, по давнему (или недавнему) впечатлению от прочитанного. Это судьба повестей. Всем чего-то в них недостает: критикам, иллюстраторам, экранизаторам. Все стремятся их поправить, дополнить, расширить. Всем мало текста. Тогда как текст в повестях сгущен до такой степени плотности, что каждое слово, каждая фраза – ключ к целой цепочке ассоциаций. Особенно это касается повести «Станционный смотритель», которая из всех выбрана критикой как самая социально острая, и герой которой Самсон Вырин сподобился сомнительной чести стать первым в бесконечной череде образов «маленьких людей» в русской литературе. Об этой повести, по преимуществу, и пишут, опираясь на память (или отсутствие ее).

   Пример – книга философа Серебряного века М.О. Гершензона «Мудрость Пушкина». Читаем:

    «Хорошенькая Дуня, кокетка, легко дарящая поцелуй проезжему офицеру».

   Уточним: не хорошенькая. Хорошеньких много, и если бы Дуня была просто хорошенькая, Пушкин бы так и написал. В повести: «Красота ее меня поразила».

   И уж точно не проезжему офицеру, а всего лишь титулярному советнику А.Г., рассказчику истории.

   Далее: «Они венчаются, она счастлива, богата...»

   Может, и богата, о прочем у Пушкина ни слова. По-видимому, для критика богатство – синоним счастья и законного брака. По нашему времени, возможно, это и актуально, но для старой России не пройдет.

   Уж если Марья Гавриловна в «Метели» венчается, то венчается. Пусть не с тем, не важно, – обряд налицо. Кстати, ее венчание формально недействительно, поскольку не записано в церковной книге. Мы помним, что при слове «поцелуйтесь» она падает в обморок, а Бурмин убегает из церкви. Врядли в такой обстановке священник смог бы записать в свой реестр что-то вразумительное. Но для героев не это важно – обряд-то свершен, перед Богом они муж и жена. Почему-то никто из критиков не задумывается в этом смысле над дальнейшим поведением Марьи Гавриловны, в частности, над ее словами Бурмину: «Я никогда не могла быть вашею женою». (Марью Гавриловну критики вообще либо не жалуют, либо игнорируют). А ведь она действительно понимала это, но объясни она причину, окружающие посчитали бы ее слова за бред. Вот подоплека жизни «девственной Артемизы», игры в почитание памяти Владимира, - маски, которые она была вынуждена надеть. Суть же в том, что новый брак невозможен, ибо это святотатство. А с Бурминым почему бы не пококетничать? Сердце-то не камень. Потому она и сидит у пруда «героинею романа», что так по-человечески понятно и простительно. Ее слова: «Так это были вы!» – вздох облегчения женщины, обретшей право на счастье с любимым человеком.

   Примеры можно множить, но хватит и одного.

   Пушкин создавал «Повести Белкина» болдинской осенью 1830-го года, «на переломе наших лет», когда ощутил потребность искать счастье в «порядке вещей», как до этого искали его все люди в течение сотен лет. Впереди его ждал брак с любимой невестой, к чему он относился необыкновенно серьезно: просил благословение у матери, никогда его не любившей, и у отца, с которым чуть не разорвал отношения в пору Михайловской ссылки, заботился о приданом невесты, налаживал отношения с ее родней, и работал с редким подъемом, надеясь обеспечить себе материальные средства к содержанию семьи. От романтических устремлений молодости он переходил к традиции, укоренялся в вечных ценностях. Недаром о своем браке писал: «Я поступаю как все». То, что это был для него естественный процесс, доказывают «Повести Белкина», которые, по сути, утверждают две простые истины. Первая: гордыня-зло. Вторая: воля родителей, как бы не казалась она несвоевременна, притеснительная, тяжела – воля Провидения.