Я написал сюжет так что держи прочитай)

сам сюжет драмы «Гроза» Островский взял из жизни костромского купечества, с основу произведения положено нашумевшее дело Клыковых.

Песня с первых страниц входит в «Грозу» и сразу же выносит факты и характеры трагедии на общенародный песенный простор. За судьбой Катерины - судьба героини народной песни, непокорной молодой снохи, отданной за немилого «чуженина» в «чужедальную сторонушку» , что «не сахаром посыпана, не медом полита» . Сгущая общенациональное содержание, Островский прибегает к поэтической условности, убирает излишние социально-бытовые мотивировки. Отсутствие их в «Грозе» нередко ставили в упрек драматургу. «Почему родные, так по-видимому любившие Катерину, выдали ее в семью Кабановых? » - спрашивал, например, А. И. Незеленов и утверждал: «Поэт, к сожалению, оставил все это в драме неясным» . Сожаление напрасное: перед нами поэтический прием, типичный для народной песни. Характеры героев «Грозы» , не теряя своей социальной окрашенности, поднимаются на необходимую в трагедии общенародную поэтическую волну.

Песенная основа ощутима не только в характерах Катерины, Кудряша и Варвары. Речь всех персонажей «Грозы» эстетически приподнята, очищена от купеческого жаргона, от бытовой приземленности языка «Своих людей... » или трилогии о Бальзаминове. Даже в брани Дикого: «Провались ты! Я с тобой и говорить-то не хочу, с езуитом» , «Что ты, татарин, что ли? » - слышится комически сниженный отзвук русского богатырства, борьбы с «неверными» , «латинцами» или татарами. В бытовой тип купца-самодура вплетаются иронически обыгранные Островским общенациональные мотивы. То же и с Кабановой: сквозь облик суровой и деспотичной купчихи проглядывает национальный тип злой, сварливой свекрови. Поэтична фигура механика-самоучки Кулнгина, органически усвоившего просветительскую культуру XVIII века от Ломоносова до Державина.

В «Грозе» жизнь схватывается в остро конфликтных моментах, герои находятся под высоким поэтическим напряжением, чувства и страсти достигают максимального накала, читатель и зритель проникаются ощущением чрезмерной полноты жизни. «Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу на Волгу и все наглядеться не могу» , - в захлебывающихся от восторга словах Кулигина настораживает туго натянутая поэтическая струпа. Еще мгновение - и, кажется, не выдержит его душа опьяняющей красоты бытия.