Первая строфа послания - воспоминание о мимолетном и прекрасном видении юности:
Я помню чедное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

Возникший в первой строфе образ чистой красоты воспринимается как символ красоты и поэзии самой жизни. Впечатление радостного юношеского видения усилено во второй строфе, где душевное состояние передано в характерных для романтического стиля недомолвках:
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Оба эпитета: голос нежный и милые черты оттеняют нравственную основу пушкинского идеала красоты.

Следующие строфы - поэтический рассказ о жизненных испытаниях, которые, казалось, навсегда изгладили из памяти радостное юношеское видение. С третьей строфы интонация стихотворения изменяется, первая строка ломается паузой, а в самой необычности порядка слов возникает тревожная нота:
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.

Наконец, упоминание о ссылке:
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
"Мрак заточенья" воспринимается не только как биографический намек. Это образ насилия над личностью, неволи, которая лишала жизнь ее радостей в широком смысла слова.

Жизнь словно замерла, утратила свою поэзию - наступила душевная спячка. Божество, вдохновение, слезы, жизнь, любовь поставлены Пушкиным в один ряд как слова, символизирующие полноту и яркость чувств, светлую сторону бытия, все, что противоположно мраку неволи.

Последние две строфы звучат как гимн вечно юной и прекрасной жизни, напоминая общее радостное настроение финальных строк элегии "К морю". Там источником веры поэта в жизнь была величественная морская стихия, здесь - женская красота.