Мифы о средневековье

Пост Наука развенчивает научные мифы и объясняет общепринятые заблуждения.

Средние века были периодом женоненавистничества

Это неправда.

Я бы сказала, что это утверждение верно только в ситуации какой-то не очень корректной бинарной альтернативы; если вам нужно выбрать между мизогинией (женоненавистничеством) и, скажем, матриархатом, то придется, конечно, выбрать мизогинию. Типологически это утверждение из нашей эпохи кое-где победившего феминизма сродни ренессансному или просветительскому определению Средневековья как периода упадка культуры и невежества — высокомерная оценка предков эволюционировавшими потомками.

«Период мизогинии», казалось бы, должен означать, что вокруг него были совсем иные периоды. Между тем средневековые критики женщин основывались на ветхозаветных, раннехристианских и античных авторитетах, а следующая за Средневековьем эпоха Ренессанса не предлагала такого уж возрождения для женщин, а, напротив, стала эпохой их вторичного «закрепощения».

Скорее, следует говорить о гендерной иерархии и женской служебности и объективации, можно говорить, как это делают феминистские историки, о двух репрессивных институтах мужской власти — о семье и церкви, понимая, что все это отнюдь не исключительная особенность Средних веков.

Большая часть того, что мы знаем о средневековом нормативном, декларативном отношении к женщине, происходит из клерикальных текстов, чьи авторы не имели — по крайней мере, не должны были иметь — особых контактов с женщинами и транслировали отнюдь не преобладающие в обществе настроения, а позицию новозаветной литературы, патристики и др.

Реальное отношение к женщине, по-видимому, сильно разнилось в зависимости от социального слоя и в любом случае отличалось от прескриптивного и вообще от изображаемого в литературе, но и последнее было достаточно разнообразно и отнюдь не гомогенно мизогинистично: инвективы в адрес «евиного племени» соседствовали с марианским культом, и, наоборот, высоты филогинии в куртуазной культуре — с обличениями женской натуры, распутной, лживой, переменчивой, завистливой и скупой, в главном учебнике этой культуры — трактате «О любви» Андрея Капеллана.

Надо иметь в виду хронологические различия. Как писал замечательный французский историк Бернар Гене, «любому медиевисту понятно, что Средневековья никогда не существовало: кому придет в голову засунуть в один мешок людей VII и XIV столетий?» Причем движение шло не по пути прогресса, если считать прогрессом изживание мизогинии. Так, эпоха могущественных аббатис, осмеливавшихся успешно перечить архиепископам, сменилась эпохой, когда проповедницам запретили проповедовать, а визионеркам запретить получать откровения не сумели, зато интерпретацию этих откровений стал контролировать, если не осуществлять, мужчина-духовник.

Вообще уход в монастырь и церковная карьера были способом избавиться от своей женской второсортности — за счет отказа от сексуальности, ведь, как говорил апостол Павел, «нет мужского и женского во Христе». Одним своим крылом раннее христианство производило гендерную революцию и утверждало идеал гендерного равенства в безбрачии и во Христе, другим же утверждало «традиционные ценности», устами того же Павла предписывая женщине «покорность, смирение, чадородие». В христианской доктрине и впоследствии в позднесредневековой практике возобладала вторая позиция, что не мешает нам помнить о первой.