Стихотворение 1911 г. “Смуглый отрок бродил по аллеям...” из цикла “В Царском Селе” (книга “Вечер”) передает благоговейное отношение к Пушкину, который воображается еще лицеистом. “Еле слышный шелест шагов” (аллитерация звукоподражательна, шаги шуршат в листьях, опадающих, как и иголки спустя столетие: “Иглы сосен густо и колко / Устилают низкие пни...”) словно раздается и теперь, он все-таки “слышный”: неназванный, но сразу узнаваемый “отрок” только что ушел, посидев, может быть, на пне без головного убора, как дома, отложив даже “растрепанный том” своего любимого французского поэта Эвариста Парни, видимо, задумавшись. Таким юный Пушкин запечатлен в памятнике работы скульптора P.P. Баха (1900) в Царском Селе (правда, сидящим не на пеньке, а на скамейке). Все рифмующиеся слова подобраны особенно тщательно, чтобы рифмы были богаче, опирались не только на заударную часть слова: аллеям — лелеем, берегов — шагов, колко — треуголка, пни — Парни] вместе с тем женские рифмы по понятиям XIX в. приблизительны, а не точны, нет абсолютного совпадения заударных частей слов, и размер стихотворения неклассический — дольник со строками “чистого” 3-стопного анапеста. Это наступивший XX в. своим художественным языком говорит о прошлом веке, о самом ценном в нем, получившем непреходящее значение. “Отрок”, именуемый уже архаично, и “мы” объединены одним предложением. Ровно через полвека в “Слове о Пушкине”, имея в виду и непреходящую ценность поэзии вообще по сравнению с официально утверждающимися иерархиями, наверняка подразумевая и свою судьбу, Ахматова заявила о любимом поэте:
“Он победил и время и пространство.

Говорят: пушкинская эпоха, пушкинский Петербург... В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бедные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: здесь бывал Пушкин — или: здесь не бывал Пушкин. Все остальное никому не интересно”.

В стихотворении 1911 г. вторая строка первоначально читалась “У озерных глухих берегов”, в пятой упоминались иглы елей, в восьмой — “разорванный том Парни”. В 1914 г. “ели” были заменены на “сосны”, так как в Царском Селе их гораздо больше, а “разорванный” — на более мягкий эпитет “растрепанный”. В 1958 г. Ахматова сделала образность старого стихотворения еще более точной, вспомнив, что в царскосельском парке “глухих берегов” не было, и заменила эпитет “глухих” на глагол “грустил”.