Дадон представлен на закате жизни. Это обстоятельство помогло раскрыть его человеческую природу в самом будничном, сниженном плане. Дадон — немощный старик, у которого два взрослых сына-наследника. Если в молодости он слыл грозным, то под старость испытывает только бессильную злобу и трусость:

Со злости Инда плакал царь Дадон,Инда забывал и сон.Что и жизнь в такой тревоге!

Он хочет покоя, но не в состоянии добиться его своими силами, так как слаб, ленив, то спит, то в забытьи. Он щедр на пышные обещания, не задумываясь об их исполнении (Горы золота сулит). Увидев мертвых сыновей, Дадон по ритуалу воет (Пушкин включает несколько строк причитания), но в нем живы инстинкты сластолюбца, которые сильнее всего. Перед шамаханской царицей он замирает как пред солнцем птица ночи, а потом кощунственно наслаждается ее красотой, пирует над трупами сыновей. Далее еще глубже разоблачается внутреннее уродство Дадона. Его второй диалог с мудрецом обнажает грубое, неблагодарное сердце, злоупотребление властью («Полно, знаешь ли кто я?», «Убирайся, цел пока; Оттащите старика!»), гневливость:

Царь хватил его жезломПо лбу; тот упал ничком,Да и дух сон.

А после этого при всей содрогнувшейся столице он способен умильно усмехнуться шамаханской царице. Перед нами живой, конкретный, даже индивидуализированный образ глубоко порочного старика, резко контрастирующий с парадными изображениями монархов.

Ахматова увидела отражение в этом образе двух царей; Александра I и Николая I. Ленивый и бездеятельный Александр был известен своими мистическими настроениями, любил общаться с масонами и прорицателями и Пушкина «не жаловал», то есть «упек» в ссылку, как его преемник «под старость лет упек в камер-пажи»; с Николаем I связана тема невыполнения царского обещания. «Смешение характерных черт двух царствований, — считает Ахматова, — несомненно имело целью затруднить раскрытие политического смысла «Сказки о золотом петушке». Между тем, ссылаясь на стихотворение Пушкина «Моя родословная», она подчеркнула, что «историю своих взаимоотношений с царями Пушкин связывает с темой о взаимоотношениях рода Пушкина с династией»;

Упрямства дух нам всем подгадил:В родню свою неукротим,С Петром мой пращур не поладилИ был за то повешен им.Его пример будь нам наукой:Не любит споров властелин.

Она указала на сходство последней строчки со строкой из сказки; Но с иным накладно вздорить (в черновике: Но с царями плохо вздорить). Логически продолжая мысль Ахматовой, следует поставить за этой строкой и Петра I. Степанов настаивает на отражении в сказке Пушкина образа Павла. Если далее приглядываться к Дадону, то в нем можно различить признаки Ивана Грозного;

Смолоду был грозен он и соседям то и делоНаносил обиды смело.

Сцена убийства жезлом по голове напоминает одно из самых мрачных преступлений Ивана Грозного. Итак, становится ясным, что Пушкин хотел не просто «разделаться» с мучившими его царями, но создавал под сказочной маской собирательный образ русского самодержца со всеми его пороками. Этот образ, вырастая из личного чувства Пушкина, наделяется важной историко-философской идеей: высшей властью обладает самый обыкновенный, со всеми его недостатками, человек (Властитель слабый и лукавый...). В 1824 г. в «Подражаниях Корану» поэт писал:

Почто ж кичится человек?За то ль, что наг на свет явился,Что дышит он недолгий век,Что слаб умрет, как слаб родился?

Реалистическое «снижение» Дадона осуществляется разными средствами: через бытовую сцеику (диалог воеводы с полупроснувшимся царем), через просторечную лексику, в изобилии наполняющую эту сказку. По черновикам Пушкина Ахматова выявила процесс его целенаправленной работы над снижением лексики, приближением к просторечию. Особенно бросаются в глаза разговорные и грубые элементы в речи Дадона:

подь поближе;Или бес в тебя ввернулся,Или ты с ума рехнулся?;Плюнул царь: «Так лих же: нет! Ничего ты не получишь».Вместе с тем он владеет фольклорно-ритуальным стилем:Царь завыл: «Ох дети, дети! Горе мне! попались в сетиОба наши сокола! Горе! смерть моя пришла».«Попроси ты от меня Хоть казну, хоть чип боярский,Хоть коня с конюшни царской,Хоть полцарства моего...» —

этим поэт подчеркивает важную для него национальную конкретность образа.

Фольклорный стиль свободно возникает в речи самого рассказчика:

Там за стол его сажала,Всяким яством угощала,Уложила отдыхатьНа парчовую кровать.

Автор сохраняет характеристику сказочника, но и в его речи заметно резкое стилевое снижение (воеводы не дремали; лезет рать; инда вместо даже; ан на спице; петушок угомонился; сам не зная, быть ли проку; царь завыл; хватил его жезлом; дух вон; не боится, знать, греха; будто вовсе не бывало и пр.).