Давным-давно в далёкой-далёкой стране у самых синих гор в одном селении, достаточно зажиточном, чтобы свысока смотреть на деревни, но до города ещё не дотягивать, жили-были колодезные журавли. Постарше и помоложе. Побольше и поменьше. Разные.

День и ночь (больше, конечно, «день») скрипели они, наклоняясь к колодцу и вновь распрямляя шеи, чтобы вытащить ещё и ещё одно ведро воды. Один за другим шли их полезные трудовые дни и скучные ночи. А по ночам, когда люди ложились спать, и очень редко кому приходила в голову мысль набрать воды, журавли тихо скрипели в такт своим мыслям. Или перескрипывались между собой.

Один из колодезных журавлей, помоложе, мечтал. Он мечтал стать настоящим журавлём — птицей — и летать высоко-высоко в небе. Журавли постарше посмеивались над этой фантазией и частенько скрипели ночами, поучая молодого собрата. Они были мудры, этистарые колодезные журавли, они многое и многих повидали, и скрипели весьма разумно. О том, что колодезный журавль — совсем другая птица, о гордости за свой полезный труд, об ответственности за тех, кому нужна вода, о счастье видеть радостное лицо путника, напившегося после долгой дороги, о благодарности коров и овец. А ещё о том, что пустые мечты ведут к печали, потому что им не суждено сбыться. О пользе быть довольным тем, что есть, о заботливых руках хозяина и возможности смотреть на всех свысока. И ещё много о чём вдумчиво и правильно скрипели старые умудрённые жизнью, добросовестные и благородные колодезные журавли.

Молодой журавль соглашался с ними и тоже начинал гордиться своей судьбой. И даже иногда свысока поглядывал на кур и ворон. Особенно на ворон — бесполезных птиц, чей полёт только для себя, а его, колодезного журавля труд — для других. Ну чем не счастье — быть нужным, быть на своём месте?

И всё-таки, каждый раз, когда в небе показывались белые журавли, молодой колодезный журавль выпрямлялся во весь рост и смотрел, смотрел ввысь, любовался полётом, размахом крыльев, вслушивался в непонятный их разговор и медленно, с неохотой склонялся, если его некстати тянули вниз руки человека, которому понадобилась вода. Собратья постарше замечали это и вновь принимались скрипеть свои мудрые и правильные истины.

А иногда, чаще ночью, один или другой из белых журавлей спускался вниз, садился на край колодца и принимался о чём-то втолковывать, взмахивая крыльями. И молодому колодезному журавлю казалось, что ещё чуть-чуть, и он поймёт. Поймёт что-то важное, что поможет ему однажды стать настоящим журавлём. Но понять не удавалось, и белый журавль, вскрикнув в последний раз, улетал, оставляя колодезным журавлям скрипеть и возмущаться.

Так шло время. Однажды, на рассвете молодой колодезный журавль смотрел в небо, любуясь полётом журавлей белых и не замечая скрипа соседей. И вдруг ему показалось, что если он как следует раскачается, то его размах станет похож на движение крыльев. Тогда он начал раскачиваться всё сильнее и сильнее, скрипел всё громче и громче, наклонялся и взмывал вверх, наклонялся и выпрямлялся, всё чаще и чаще... И дерево не выдержало. Длинная шея вылетела из разломившегося крепления. Колодезный журавль упал возле колодца.

Когда хозяин колодца пришёл, чтобы набрать воды, он увидел сломанного журавля, покачал головой, собрал обломки и отнёс их на задний двор, сложив в кучу у забора. И уже новый, совсем молодой колодезный журавль кланялся в руках хозяина, и старые мудрые колодезные журавли скрипели ему свои наставления, приводя в пример мечтателя-неудачника.

Как-то раз дети хозяина, играя на заднем дворе, решили делать воздушного змея. Они подобрали длинные тонкие щепки от растрескавшегося колодезного журавля, натянули на них старые тряпки, привязали за нитку и запустили змея в небо. Затаив дух, отправился он в свой первый полёт, делая круг за кругом выше домов, труб и стрел других колодезных журавлей. Он кричал им, он хотел рассказать, что летит, что мечта сбылась, но они не слышали его. Или не хотели. А он всё летел и летел, но очень мешала нитка, она притягивала к земле, не давала умчаться выше, туда, где иногда появлялась журавлиная стая. Наигравшись, дети упрятали воздушного змея в чулан, и вновь потянулись скучные дни. Только теперь уже и неба не было видно, и обвисали старые тряпки, и прогибались щепки.

.