— Почему так? — спросил я его, скрывая свою досаду. 

— Потому, — отвечал он, — что такие стихи достойны учителя моего, Василья Кирилыча Тредьяковского, и очень напоминают мне его любовные куплетцы. 

— Не твое дело, — отвечал я нахмурясь, — кто бы ни была эта Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок. 

— Ого! Самолюбивый стихотворец и скромный любовник! — продолжал Швабрин, час от часу более раздражая меня, — но послушай дружеского совета: коли ты хочешь успеть, то советую действовать не песенками. 

— Что это, сударь, значит? Изволь объясниться. 

— С охотою. Это значит, что ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег. 
— А почему ты об ней такого мнения? — спросил я, с трудом удерживая свое негодование. 

— А потому, — отвечал он с адской усмешкою, — что знаю по опыту ее нрав и обычай. 

— Ты лжешь, мерзавец! — вскричал я в бешенстве, — ты лжешь самым бесстыдным образом. 
— Это тебе так не пройдет, — сказал он, стиснув мне руку. — Вы мне дадите сатисфакцию. 

— Изволь; когда хочешь! — отвечал я, обрадовавшись. В эту минуту я готов был растерзать его.